Kontinent

Самый причудливо семантически нагруженный памятник в Ярославле - Ленин на Красной площади. Притом, что художественная ценность его нулевая - это стандартная копия Ленина у Смольного, пришагавшего с протянутой рукой не только в Ярославль, но и в другие города и веси.
Однако в Ярославле памятник стоит на месте снесенного храма Симеона Столпника. Ленин как бы заменил собой Симеона, в честь которого изначально называлась площадь. Молитвенный подвиг Симеона ради вечности сменился экстатическим жестом вождя, указывающего в будущее, которое не наступило никогда.
Рука - вектор мнимого времени. Но не мнимого пространства. Ну, и понятное дело, практически сразу, в 39-м, местные остроумцы сообразили, что в физическом пространстве Ленин показывает в направлении знаменитой тюрьмы в Коровниках, где кто только не сидел в советские времена, от пламенного епископа Андрея Ухтомского (там, кажется, и убитого) до матери Василия Аксенова Евгении Гинзбург.
Площадь переименовали в Красную, отчего жест Ленина рифмуется с жестом Минина, показывающего Пожарскому что-то важное. И тут не только отдаленный намек на буквализацию этих фамилий (исторический пожар - мина под историю). Хитроумный скульптор Василий Козлов зашифровал личное сообщение особого свойства.
Не хотите - не верьте, но его "Ленин" меньше всего вождь мирового пролетариата, а скорее - сексуальная метафора, она понятна была только самому мастеру. Это, если угодно, памятник запретной любви, о которой нельзя сказать предметно, материально.
"Минин" без "пожарского" застыл с фаллически вздыбленной рукой в пароксизме страсти, предмет которой не изображается, а подразумевается исходя из контекста.
Можно предположить, что перед нами абсолютно не буквалистский апофеоз страсти, связавшей однажды и навсегда



Василия Козлова и Леопольда-Августа Дитриха. Они, как известно, даже и после смерти слились в объятьях на Литераторских мостках Волкова кладбища.

Раскопал заложенные в книжку "Пространства России" свои заметки о том, как читаются некоторые ландшафтные топосы в Ярославле. Стало жалко потерять. Написано все это было не раньше 1994 года.

ЯРОСЛАВ МУДРЫЙ. Памятник на Богоявленской площади. Стоит он тут ни с того - ни с сего, в этом месте его никто не ждал и ни разу не видели, исторически с ним связаны места сильно ближе к Волге. Зато поставлен шедевр скульптора Комова спиной к людям, но лицом к Москве и с подарком - в любимой позе ярославской номенклатуры, чиновников, которые, собственно, и выбирали место. Что касается лица у нашего героя, то оно вообще-то представляет собой типическое обобщение иконописных образов, историзма в нем ноль, и это, возможно, мудро. А возможно и нет.
Мужик с тортом. Кажется, никакие другие семантические легенды, кроме этой, плебейски-насмешливой (а чего вы хотели в одном из самых демократических городов страны?), за эти годы вокруг скульптуры не сложились.

ДИМИТРОВ. Бюст. У бывшей фабрики Дунаева, ныне "Балканской звезды", - это по вектору напоминание об его исторической родине, где тело давно зарыли, а мавзолей снесли.
Огненно-дымная аура места слегка напоминает и о центральном событии в жизни Димитрова, судебном процессе в связи с поджогом рейхстага. Мировой пожар тогда был низведен до сожжения парламента, Димитрову удалось откреститься от участия в этом деле, в принципе скорее похвальном с большевистской точки зрения, а в Ярославле это и вовсе свелось на что-то типа "давай закурим"-"разрешите прикурить".
Имя Георгий рифмуется с названием улицы Победы. Это у нас, да будет вам известно, по генезису - победа пролетариата над буржуазией, а вовсе не та победа, которая теперь наше всё. Но кого победил Димитров? В известном смысле - дракона Гитлера. Однако его самого победило время. (Если даже забыть о версии отравления Димитрова в Москве - тут при Иосифе Ужасном травили гостей, как некогда князей в Каракоруме.)
Рядом - дом-"подкова". Подкова напоминает о коне св. Георгия, но самого коня нигде нет. С конями в Ярославле напряженно. Ни коня, ни ног - очень приземленный Георгий.
Ну и наличие невдалеке атлантов на фасаде дунаевского дома позволяет угадать в Димитрове Дядьку-Черномора, волшебного карлика из пушкинской поэмы.

ЛЕНИН СИДЯЩИЙ. Скульптор Листопад посадил Ленина в Полушкиной роще, где, как говорят, мог быть волковский театр. Вот он и сидит себе зрителем, наблюдая за развитием действия, едва ли для него утешительным. Но вполне невозмутимо, ничуть не напрягаясь, не выпрыгивая из штанов, как его двойник на Красной площади (ах, некстати эта метафора, вспоминая об интимных пристрастиях скульптора Козлова!). Он еще всех нас пересидит.

Сегодня, 28 мая, - день памяти Игоря Виноградова. Он умер год назад. Дочь Игоря Ивановича, Настя де Ля Фортель, подвигла меня вспомнить о читанном Виноградовым в далеком 1978 (1979?) году на журфаке МГУ спецкурсе "Основные направления в русской критике 2-й половины XIX-начала ХХ века".
Он остался у меня в рукописном конспекте.
Сегодня я даю расшифровку первой, вводной лекции. Она тогда получилась в основном - о неизбежности революционного ужаса.
Кое-что в ней такое актуальное, что оторопь берет.

Критика – специфическая форма выражения духовных ориентаций, инобытие мировоззренческих исканий, философских исканий. Выделяются 6 направлений: революционно-демократическое, славянофильское, либерально-эстетическое, почвенничество, народничество, идеалисты.
Загадка: общественный спад обернулся расцветом культуры. 1830-1840-е; 18880-1890-е; 1905-1910-е…
Сова Минервы вылетает в сумерки? Примерно так и рассуждает В. Кожинов (Вопр. лит., 1968, №5): реакция полезна для культуры, оказывается наиболее благотворным временем для ее развития. Но можно вспомнить и слова Гегеля про то, что действительное разумно, а разумное действительно. И Гете: сущее не делится на разум без остатка.
Взятое категорически выражение о сове неверно. Расцвет культуры не нуждается в реакции. Весь вопрос: какие это сумерки; вот в чем дело. Если это предвестие ночи – то ничего не возникает. А есть те, когда вылетает сова , - это сумерки после подъема и поражения, не решившие предыдущих проблем, оставившие открытыми вопросы для следующих катаклизмов.
Пересмотр позиций для потерпевших поражение, поиск альтернатив старым позициям - вот корень, откуда возникают все течения, такова логика развития общественной мысли.
Попытка объяснить культуру через политику, искать закономерности духовного развития в социально-исторических закономерностях требует осторожности. Но в России это применимо. Почему?
Во-первых, с начала XIX века мысль стеснена цензурой, достаточно жесткой, хотя и не абсолютной, как сейчас. Герцен писал: литература у народа без политической свободы - единственная трибуна. Стесненная политическая мысль нашла выход своим возможностям и в литературной критике. Публицистический элемент или публицистическое ядро составляет основное содержание критики от Белинского до Михайловского. Литературная критика у них – повод для выражения публицистической мысли. Потом об этом говорил Луначарский. Это странное лицо русской художественной культуры, ангажированной политикой.
Во-вторых, не только политика устремилась в искусство, но и искусство стремилось в политику. Политизация русской культуры была неизбежна: общенациональные проблемы (политические, экономические, духовные) требовали решительного разрешения. Это тяготение принято форму непосредственной связи с идеями русского освободительного движения. Но не только включения в него. Основная часть русской духовной культуры, не разделявшая принципов освободительного движения, была альтернативным ответом на эти идеалы или хотя бы диалогом с ними.
После «Вех» русское освободительное движение было признано интеллигентским, сектантс ким, не отвечающим основным коренным процессам русской жизни. И это признание впоследствии отозвалось сборником «Их-под глыб», вышедшим под редакцией Солженицына (в статье Шафаревича, к примеру) и имевшим претензию на осмысление происходящего по типу «Вех».
Утверждалось, что в условиях конкурентной борьбы за существование на идеологическом рынке выделилась интеллигентская группа, избравшая позицию радикальной оппозиции как форму классового самоутверждения без какой-либо базы, столь же демагогическая, сколь беспочвенная.
Это опасная иллюзия. Вся русская культура оказалась завороженной революцией. Русское освободительное движение оказалось ориентирующим проблемным центром. При кабинетной умозрительности движения такое вряд ли могло бы быть. Вес русского освободительного движения определялся тем, что 1) никакое другое движение не было обращено до такой степени к центральным национальным проблемам (гражданские права, крепостное право, всевластие самодержавия и бюрократии), 2)радикализм освободительного движения – не интеллигентский, за ним стоял народный радикализм; оттого так быстро произошла прививка идей массе в 1905 году; стихийно развитие России влекло к радикализму; взрыв был неизбежен, потому что проблемы не решались иначе, 3) в России не было с начала XIX века никакой альтернативной общественной силы, способной противостоять освободительному движению на пути революции; царское правительство отличалось от начала до конца тупоумием и инертностью и было неспособно вести страну к мирному решению проблем; либерально-демократическая оппозиция была слаба до почти последнего времени существования империи и неопытна, в 1905-1914 гг. она так и не стала весомой общественной силой.
В результате именно революционная партия в практическом отношении оказалась наиболее действенной. Как сформулировал Ленин, реформа – побочный продукт революции. Для России это оказалось верным. Все происходящее в России с начала XIX века было вызвано революционными акциями. Отмена крепостного права сверху и «эпоха великих реформ» - интермедия к восстанию декабристов и их запоздалое торжество. Выстрел Каракозова в 1866 – пролог к реформе Лорис-Меликова… Реальный облик русской истории определяла революционная партия.
Ценность всех движений в России определяется содержательностью, удачностью, верностью найденной альтернативы порядку вещей. Почти все в России, без исключения, прошли период увлечения революцией – и вся их последующая жизнь это ответ на революционную идею. Лев Толстой: альтернатива непротивлением. Достоевский: противостояние атеизму и революции, Великому Инквизитору.
И в чисто тематическом плане феномен революции прошел сквозь русскую литературу. Капитанская дочка и Дубровский у Пушкина. Дружба Печорина с «порядочными людьми», ссыльность Грушницкого у Лермонтова. Рудин, Отцы и дети, Накануне, Новь у Тургенева. Обрыв у Гончарова. Бесы у Достоевского. Война и мир (Пьер) и Воскресение у Толстого.
Вопрос о революции – серьезная реальность русской жизни.